Даже не знаю, как это прокомментировать. Сначала я переживал, что мало рейтинговых драбблов, потом Not a Blondie и Вега принесли волшебное кольцо аж в четырёх сериях плюс.)
www.youtube.com/watch?list=PLyHdLf6fq6n1c_Hgv8B...
Или наоборот: сначала принесли, а потом я подумал... В общем, сначала получился драббл, потом мы хорошенько укурились в СОО, и драбблов, благодаря Not a Blondie, стало ажно три.)) Пришли сначала "Волосики" , а потом "Коленка".))
fk-2019.diary.ru/p218221593.htm?oam#volosiki
Ну а пото-о-ом совсем стало плохо)). Потому что появился миник, потом My name is N принесла совершенно афигенного Рауля.
Арт называется "Катцухин сон", если кто еще не видел:
fk-2019.diary.ru/p218266051.htm?oam#koltso
На этом Рауле я завис надолго, любуясь и рассматривая притягательное безобразие в подробностях.
Закончилось дело совсем не маленьким миди.))
В финале, увидев в посте деанона:
"Для тех, кто впервые услышал о нашем трижды охуенном каноне, небольшая ремарка: наш канон — это не «Волшебное кольцо» и не старорусская деревня" я долго смеялся и кивал своему отражению в зеркале.
Ну а так как процесс перетаскивания текстов с ФБ в дневник меня устаёт, то будет всё вместе. Так и читать легче, если кто рискнёт.
Предупреждаю:
Если не чувствуете в себе силы пережить редкое безобразие как то: жыстоко порушенный канон, дип старорусреал и странные речевые стилизации, лучше поберегите своё здоровье. За вынос мозга читателю путём многократного самоударяния ладонью по лбу автор ответственности не несёт и денежных компенсаций не выплачивает. Спасибо за понимание.)
Чудеса на хуторе
Доброе утречко
читать дальшеСнился Кацухе хороший сон. Будто старшенький барчук, Рауль Юпитерыч, разложил его душевно и с пониманием аккурат на папенькином дубовом столе, что с вензелями и ангелочками вместо ножек, стянул портки, согнул ноги в коленях, широко так раздвинул и вставил по самое не могу, что аж в душе захолонуло. Ебёт, значицца, молодой хозяин Катцуху от всей души, постанывает. Стол скрипит, Катцуха стонет довольно — не стесняется. Токмо немного думает о том, чтобы Юпитера Адольфыча нелёгкая не принесла. А то случись опять, как с младшим барином, Ясоном Юпитерычем, так Юпитер Адольфыч угрозами не успокоится. Всё достоинство шашкой казацкой, в молодецкую бытность опробованной, напрочь отмахнет. Вот как Рики давеча обещался.
Страшно Катцухе, стыдно и так хорошо, что аж забыл, что сон это. Стал сам барину подмогать. Господин Рауль и рад стараться — наяривает, аж дым коромыслом. Катцухино естество пальчиками изящными с перстеньками заковыристыми да ноготочками полированными захватил и спрашивает: «Хорошо ли тебе, Катцушенька?»
«Хорошо, барин, — честно отвечает Катцуха. А как не хорошо, если тебя такая красота с нежностью да обходительностью охаживает? — Вот ещё раз "Катцушенька" скажите, барин, — попросил зарумянившись, — и всё, кончу всенепременно». Стол трясётся, барин ласково улыбается — сейчас, ещё чуток... Да только дёрнула нечистая Катцуху глянуть в окошко. А там Юпитер Адольфыч Минк собственной персоной. Морда злющщая, и тростью грозит: «Ужо я вам, охальники, оторву отростки окаянныя!» И — хвать за сабельку памятную.
Проснулся Катцуха в холодном поту от страха. Даже хозяйство своё пощупал на всякий случай — на месте ли? На месте, куда ему деваться! Колом торчит, как кто заговорил, токмо беда: самое хорошее так и не случилось. Зато и Юпитера Адольфыча в окошке не обнаружилось. Да и откуда ему там взяться, коль оне ещё прошлой седмицей на воды лечиться укатить изволили?
Вздохнул тяжко Катцуха и придумал пойти в гостиные покои, где на стене портрет барина Рауля висит — дело доделывать. Рауль Юпитерыч на картинке-то чудо как хорош. Со шпагой да в иностранных кальсонах с кружевами — что в исподнем. Вот только не судьба: слышит Катцуха — базлает навроде кто. Выглянул в окошко осторожненько, на всякий случай осмотрелся по сторонам, вдруг Юпитер Адольфыч где в стратегической дислокации затаился. Глядь — а это Сидор, стременной ясоновский, глотку дерёт: «Ясон Юпитерыч уже полчаса как проснулись, а рыжего бездельника-то и нету! Велено сыскать».
Плюнул Катцуха, волосы пятернёй расправил и пошёл барину доброго утречка желать. Подождёт Рауль Юпитерыч. Чего ему станется? Он же — картина.
Неприличное название
читать дальше
— Никакое это не произведение, а Содом с Гоморрой!
(Кинофильм «Формула любви»)
— Должен вас огорчить, друзья! Сейчас мне было видение… Галатею будут звать Лоренцией.
(Кинофильм «Формула любви»)
(Кинофильм «Формула любви»)
— Должен вас огорчить, друзья! Сейчас мне было видение… Галатею будут звать Лоренцией.
(Кинофильм «Формула любви»)
История, записанная Широкогоровым С.М. со слов Катцухи-управляющего, крепостного холопа Юпитера Адольфыча Минка, и вдохновившая учёного на разработку теории этноса. Черновики публикуются без купюр.
Хутор наш Эосом зваться стал токмо недавно. А до этого приличное название было — Лобкова балка. Приметен хутор был тем, что аккурат здесь немецкий предок Юпитера Адольфыча Минка, барина местного, построил свою усадьбу. Постепенно Минки, почитай, все земли в губернии скупили, а усадьба как была, так в Лобковой балке и осталась. По причинам красоты природы и близости торгового тракта.
Теперешний барин, Юпитер Адольфыч, столицу не любил, как с воинской службы по ранению списался, так на хуторе и осел. Хозяйственный мужик и с пониманием. Токмо до женского полу страсть как охоч. А хутор-то за годы разросся, почитай, почти город, баб меряно — не меряно. Все дородные да румяные, а злоебучие, что кошки по весне, токмо круглый год. Юпитер Адольфыч мужчина видный, неженатый да ещё и не бедный. Много на него желающих нашлось. Барин никого отказом не обидел, каждую уважил, да только жениться не спешил.
Было одно вероятствие — художница столичная. На лето приехала в Лобкову балку природу описывать. Вот Юпитер Адольфыч её и «описал». Шибко приглянулась барину художница, даже роман случился. Только не срослось что-то. Художница в столицу по осени укатила, а через год с небольшим в петле её нашли по причине творческих исканий и кокаина — такая трагедь приключилась.
Юпитер Адольфыч как прознал, приказал карету к крыльцу, а почему не коляску — вскорости все узнали. Вернулся барин токмо через три денька. Да не один, а с ребёночком месяцев шести от роду. В столице задержался, чтобы документ на отцовство справить. Вот такой подарочек ему художница оставила. Сынка барин Ясоном назвал, то есть Ясиком, и свою фамилию дал — Минк.
Ну а дальше оно веселее пошло. Барин так и не женился, а зачем? Девок, штоль, ему в Лобковой балке мало? Жил себе, как падишах, полюбовью да лаской окружённый. Оно по-нашенски, может, и блядство называется, токмо барин в уезде самый-самый, кто ему поперёк скажет? Да и никому он плохого не делал — всем сплошная радость. Детишек, если конфуз такой приключался, себе забирал. Фамилию больше не давал, но признавал и растил, средств не жалеючи. Тринадцать душ вместе с Ясоном Юпитерычем за несколько лет насобиралось, а потом почему-то перестали детки получаться, токмо любовь без приплоду. Да оно и вовремя, и так полный двор дитёв. И как будто знал барин секрет какой: как ни заделает, так мальчишка получается — статный да золотоволосый. Друзья даже прозвище ему придумали: «Племенной». Он не обижался, а, кажись, наоборот — гордился. А что обижаться, если оно так и есть? Сынки как на подбор!
Подросли, папенька отправил их в столицу на обучение. Кто офицером стал, кто по дипломатической службе, по сыскной, по финансам, а Рауль Адольфыч медикусом известным сделался — на всё барину отпрысков хватило.
Сынки батюшку не забывали, регулярно в Лобкову балку наведывались, хоть сами уже неплохо пристроены были и деньжата рубили немалые. Барин совсем забурел. В кажной столичной управе у него своя рука.
Для примеру, был у Юпитера Адольфыча сосед препротивный, да к тому же ещё барон. Леопольд Наумыч Хазал. Из-за трёх деревенек размолвка как-то у них вышла и долго не утихала.
Как-то по осени прикатил Леопольд Наумыч в поместье с претензией. Мол, холопы скосили лужок под горкой, да на его вотчину и залезли. Слово за слово — разозлил сосед Юпитер Адольфыча. Тот его по головушке кулачком и отоварил. Мол, «вежливо надо разговаривать, коль в гости припёрся». А тот взял, да и помер. Свидетелей тому конфузу было человек двадцать — и все люди непростые.
Катцуху тогда токмо что управляющим назначили за смекалку, даром что холоп крепостной.
Тут быстро снарядили его в столицу, а наутро уже следователь оттель прикатил — Яков Петрович Гуро. Велел комнаты закрыть и никого не пущать, а потом постановили, что досадное совпадение вышло, и Леопольд Наумыч сам помер. Ещё до того, как Юпитер Адольфыч его по башке приложил. Вот за пару мгновениев и произошло. «По причине тяжкого алкоголизму, коий и спровоцировал апоплексический удар», — так вот постановили. Оно, может, и правда совпадение, да только после визита в столицу Катцуха узнал, что Яков Петрович Гуро — наипервейший друг и собутыльник Жильбера Юпитеровича Домины, сынка, что по сыскной части продвинулся. А кому другому известно в Лобковой балке, кто и с кем водочку в столице кушает? А никому. Земельку Леопольда Наумыча барин в момент оприходовал, а пренеприятного барона Хазала схоронили, да всё быстренько и забыли.
Так жили — не тужили, да как-то раз Ясон Юпитерыч в заграницы подался, а приехал на лето погостить к батюшке Орфей Юпитерыч — сынок, что по дипломатической надобности обучен был. Красивый, аж дух захватывает. В очочках кругленьких заморских — новомодная штука вместо лорнету. Катцуха как-то примерил диковинку, на столике лежала. Оказалось, для форсу она молодому барину. Стёклышки самые обыкновенные. Но Катцуха, конечно, никому не сказал. Управляющий он или полотёр, чтоб язык распускать?
А вот батюшка не сильно Орфеюшке порадовался. Потом всё Катцуху выспрашивал, не показалось ли: «Будто снулый лящ сделался. Сосулька заморожена. Перемудрили с учёбой иноземной».
Катцуха спорить не стал: барин молодой и правда на всё поглядывал, будто муху в чае увидал. Да вскоре и прояснилось, почему.
Как-то сидели Орфей Юпитерыч с батюшкой в саду и смородиновку пробовали. Пробовали-пробовали, тут младший барин и говорит:
— Негоже, батюшка, чтобы наше родовое поместье — да на хуторе с таким названием. Я в приличном обществе его вслух произнести стесняюсь.
— Что же тут неприличного, Орфеюшка? — удивился барин. А сынок молчит, дипломатствованию-то не зря обучался. Барин подумал-подумал — и точно! Что за лобок такой, а в нём балка? И правда, непотребщина получается. Как понял барин, на что название намекает, так вкрай осерчал. Обозвал сынка хреном моржовым и спать ушёл.
Орфей Юпитерыч больше разговоров про непотребное название не начинал, по хутору белым лебедем плавал: на всех поверх очочков поглядывает, губки поджимает, перчаточки белые, волосики длинные — красота!
Девки хуторские такую красоту враз заприметили. Дуры — они и есть дуры. Вьются вокруг барина, шуточки отпускают: «Хорош наш барин, токмо строгий, сил нетути» — «А чему барин в иностранных пансионах научился? Чего мы не знаем?»
Барин молчит, губы красивые кривит, девки бесятся — пошто не замечает?
А с утряни, как Юпитер Адольфыч в управу отъехали, безобразие случилось.
Пропал дипломат, нигде его нету. Стали искать с деньщиком ихниевым — Кирькой. Кирька из местных, сразу неладное усмотрел. Искали-искали, потом Катцуха на сеновал заглянуть придумал, а там срам такой, что и не описать. Если бы старый барин увидал, холодной водой не отлили бы.
На пурпурной шторе, что для театра приспособлена, лежит молодой барин, как есть без всего. Только в очочках своих, да в веночках. Один на голове, а второй на причинном месте. Ручки белые верёвкою связаны и к столбику приделаны. Ножки в стороны раскинуты, глазки закрыты.
А вокруг — Катцуха глазам не поверил — девки в количестве пять штук из тех, кто побойчее. Все как есть тоже голые и все Орфея Юпитерыча ласками бесстыжими ублажают. Кто пальчики на ногах облизывает, кто сосочки розовые теребит, а кто попку крепкую жамкает — все при деле.
Так заняты, что Катцуху с Кирькой сразу и не заметили. Барин стонет, на непонятном языке просится: «О, йа! Дас ист фантастиш!» «О да! Как хорошо!» (нем.) Что означает не иначе как: «Погибаю! Спасайте, люди добрые!» Всхлипывает, вырывается, да куды там!
Кирька арапник схватил да как заорёт: «Кыш, блудницы!»
Девки как завизжат и — ходу!
Кирька давай девок голых по подворью гонять. Те смеются, уворачиваются — срамота!
Тут Катцуха нашёлся и как крикнет: «А-но смотри! Никак барин из управы возвертается!» Девок как ветром сдуло.
Пошёл Катцуха Орфея Юпитерыча вызволять. Пока развязывал узелки, пока веночки сымал, чуть сам не сомлел. У барина молодого кожа гладкая, белая, а достоинство, что у любимого папенькиного племенного жеребца Борьки. В паху кудряшки золотистые, попка ладная, на пояснице ямочки. Повздыхал Катцуха, тут и деньщик возвернулся — стали барина одевать. Думали, благодарность им будет — куды там!
«Деревенщины, — говорит, — неотёсанные. Ничего в заморских любвях не смыслите».
Получается, барин и не против был, чтобы девки его во всех местах лобзали.
Кирька не поверил. Сказал: «Стыдно барину, вот и хорохорится», а Катцуха себе подумал, что девки, понятно, дуры. Токмо такой непотребщины в Лобковой балке отродясь не случалось. Ну, еблись все где ни попадя, это дело привычное, но чтобы живого человека верёвкою принуждать — такой фантазии вовек не водилось.
Порешили Юпитеру Адольфычу не рассказывать, а потом долго спорили, согласен был барин, аль по принуждению. Спорили-спорили. Ажно три денька. Пока на Ивана Купала Орфей Юпитерыч с девками в лес не убёг.
Ну а Катцуха со старым барином за ним наладились. Юпитер Адольфыч по дороге стратегическую дислокацию разъяснил — засели в кустах, ждать стали. Потеха, почитай, сразу началась, батюшка аж за сердце схватился, но потом так челюсть отпала, што руку пришлось туды переместить, для поддержания.
Это Юпитер Адольфыч увидал, как дитятко без портков через костёр сигает с двума девками в охапку. Потом в поцелуйчики играть стали. Какая жарче барина поцелует, ту он и уважит. Барину все угодить сумели, всех он и уважил.
Юпитер Адольфыч только крякал от изумления. Заслушался, как кровинушка девок портит — треск аж до околицы: «Вот тебе и снулый лящ! Вот тебе и сосулька морожена!», и помирать от приступу сердечного совсем передумал.
Тута неприятности ожидаемые случились. Местным хлопцам девок барину не жаль, чай, не убудет, да токмо традиция есть суровая — на Ивана Купалу всяк городской, кто на девках хуторских скачет, должон отхватить пизды. Иначе год счастья не видать. Но барин же — боязно! Решили просто попужать. Тряпки на морды намотали, дрыны в руки — и оп-ля! Из-за кустов аккурат напротив тех, где барин с Катцухой дислокацию держали — выхо-о-одют.
Батюшка было за сабельку схватился, дитятко боронить, да куды там! Его козлик сноровистее оказался, показал, чему в иностранных пансионах научен и за что немалые деньжищи плачены. Барин чуть из штанов не выпрыгнул — так ему понравилось. «Моя кровь, — шепчет, — сразу видна! Я ведь, Катцуха, в молодости тоже злоебуч да петушист был. А ентот ишо и обходительный, подлец. Будет в Лобковой балке к весне знатный приплод. Ништо, выучим, к делу пристроим, там и вольные соорудим. Свои люди кругом нужны».
Убежали хуторские, а бабы Орфеюшку, што пчёлы леденец, облепили — оно и понятно: красавец да герой. К прочему большому достоинству. Бабы героев с достоинством любят.
Барин по-ненашенски лопочет: «О, йа! Зер гуте арш! Зер гут хайсблютиг фройляйн!» «О да! Отличный жоп! Прекрасный пылкий девушк!» (иск. нем.)
Девки кивают — навроде бы понимают всё, нравится им, когда на иноземном и когда фройляйн называют.
В общем, успокоился Юпитер Адольфыч, повеселел. «Идём, — говорит, — Катцуха. Негоже праздник людям портить. Пускай дитятко позабавится».
А дитятко так за ночь уеблось, что к утру до усадьбы еле живое доползло. От парадного Кирька с Катцухой за ноги, за руки в спальню тащили. За дохтуром даже посылать думали. Батюшка Юпитер Адольфыч токмо рукой махнул: «Отлежится, по опыту знаю».
Думали, «кровинушка» три дня в постеле проваляется. Не тут-то было! К обеду Орфей Юпитерыч из покоев выполз, плотненько так борщецу со сметанкой откушал, да соседскую барыню, что в гости приехала, в беседке и отодрал.
Барыня та вдовой графской была. Красивая, хоть и в летах, токмо злющая, что Медуза Горгона, и жуть какая надменная. Всё про мужа своего, да про титул дворянский рассказывала. Орфей Юпитерыч её по достопримечательствам поводил-поводил и в беседочку над прудиком доставил. Ну а Катцуха за ними — управляющий должон в курсе событий быть.
Барин для наживки Горгоне стишок иноземный рассказал. Коротенький — а что тянуть? Потом и говорит: «Есть у меня вопрос к вам сурьёзный. Коль вы вдова офицерская, так слово "приказ" понимать должны. Вот вам моя команда: "Скидавайте немедля портки, мадам, и становитесь рачком, для удобства"», — как-то так приказал. Только по-другому и с политесами, которые Катцуха враз забыл. И хлыстом по белому сапожку себя так — лусь-лусь. Другая баба за такие политесы по морде бы, а у Горгоны щёки покраснели, глазами сверкнула, засмеялась, да строго так говорит: «Стыд это и разврат, Орфей Юпитерыч».
Барин хлыстик кинул и промежду ног ей руку под юбку и запустил. «Йа-йа! Натюрлих!» «Да-да! Конечно!» (нем.) — отвечает. Что обозначает навроде бы: «Извиняйте, оплошал, больше не повторится». И вторую руку запустил. «О, зер гут!» «О, отлично!» (нем.) — говорит. Что значит: «А что нашёл!»
Недаром Орфея Юпитерыча батюшка дипломатствованию научил: Горгона губками поделала-поделала, да рачком и нагнулась, юбки на спину закинула, локоточками в лавку упёрлась, а панталоны с неё Орфей Юпитерыч сам до коленов спустил. А опосля в голую попу взял и нацеловал сладостно и страстно. О-й-й... Катцуха от такой красотищи чуть в штаны не спустил. Барин с колен поднялся, себе штаны стянул да Горгоне на полную и присунул. Та токмо охнула довольно. Катцуха радость из штанов тоже достал, и понеслась каруселя лобкова: барин графиню натягивает, попом машет, аж ветер свистит, а Катцуха в кулак старается. Вскорости барыня пискнула и обмякла. Орфей Юпитерыч её элегантным манером за бёдра придержал, поглубже встромил и тоже расслабился. Ну и Катцуха не сплоховал. Потом лопушком обтёрся и дальше смотрит.
Барыня панталоны скоренько на зад натянула, юбки расправила: «А как в этом году в вашем имении рожь? Уродила ли?» — строгенько так спрашивает.
«Надобно посмотреть, — серьёзно отвечает барин. — Завтра после обеду. Не составите ли компанию, дражайшая Софья Петровна?»
«Как не составить?» — говорит Горгона. Сразу Катцухе и понятно стало, чем холопы сермяжные от дворян отличаются.
А этой же ночью сон Катцухе приснился. Будто завёл барин Рауль Юпитерович его в беседочку ту над прудиком, стащил штаны до колен и попу целует. Пальчиками белыми щёлку раздвинул да языком нализывает. Катцуха от неожиданности и умиления сразу спустил. Тока облегчился ненадолго: Рауль Юпитерыч хозяйство своё достал. Катцуха как увидал, чуть не помер от счастья. Барин его взад тылом развернул и ну по заднице наказывать: «Не вертись». Попа огнём горит, стояк задубел, а барин свою аппарату к дырке приставил и говорит: «Расслабься, Катцушенька, хорошо тебе сделаю». Катцуха зад расправил, да по сторонам поглядывает — не идёт ли Юпитер Адольфыч. Молодой барин медлить не стал, да на полную и вставил. Застонал Катцуха, в лавочку вцепился, а барин остановился, к заду горящему пахом прижался — яички его пальчиками длинными катать удумал — играется, подлец. Потом хозяйство Катцухино в кулак зажал да как пошёл наяривать! Сзади Катцуху на член натягивает, спереди кулаком надрачивает. Сзади спину целует, спереди головку пальчиками нежно поглаживает. Больно Катцухе и стыдно, но так сладко, что сил нет. Член у барина длинный да толстый, пальцы ласковые да сильные — не зря на медикуса выучился. И всё так справно получается, что даже про Юпитер Адольфыча забыли. А зря. Токмо про барина подумалось — глядь! А этот гад уже через плетень с сабелькой наголо лезет. Пьяные в хлам и песню орут: «Из-за острова на стрежень...»
Проснулся Катцуха мокрый, что мышь под колодой. Ноги дрожат, руки за день, почитай, в кровь стёрты, попа огнём горит ( за барином подглядывал и так увлёкся, что крапиву-то и не заметил), а стояк как был, так никуда и не делся. Вздохнул Катцуха, на бок перевернулся и загрустил. Рауль-то Юпитерыч небось в его сторону и не глядит. У него медички столичные да графини. А у Катцухи шрам на морде. Так грустный и уснул.
А у Орфея Юпитерыча с тех пор моцион наладился. С утра девки лобковые, потом обед, сон, вечером Горгона соседская. Другой бы помер, а этот гоголем ходит, поверх очочков на всех посматривает. Видать, размышляет, кому бы ещё присунуть.
Батюшка только похохатывает: «Софья Петровна баба хорошая, хоть и вредная. Так то по причине недотраху многолетнего. Деток у неё с Семёном Аркадичем не получилось, а там и овдовела. Если понесёт — вот радости будет! Поместье опять-таки образуется кому отписать. А Орфеюшка пусть позабавится. С соседями дружить надобно! Годика через три женим. Покудова невесту надо правильную сыскать, чтобы с титулами и землицей, поядрёней да поебливей. На таком резвом жеребчике скакать — сноровка нужна». Так и порешили.
А хутор Юпитер Адольфыч из Лобковой Балки этой же осенью в Эос переназвал. Кровиночку родную порадовать. Денежку пришлось выложить немалую, чтобы в документах всё исправить, но коль дитям для форсу и карьеры надыть — дело серьёзное. Народец местный поудивлялся недолго, да вскорости все и привыкли. Эос так Эос, какая разница?
Дороги любви у нас нелегки
читать дальшеМеня предупреждали, что пребывание в России действует разлагающе на неокрепшие умы.
Кинофильм «Формула любви»
— Я полюбил другую!
— Другую полюбил. Когда же вы успели?
— Разве дело во времени?
Кинофильм «Формула любви»
Барин Ясон Юпитерыч, как с Рики его злая судьбина, а точнее, батюшка Юпитер Адольфыч Минк разлучил, совсем настроение потерял. Злой стал, что леший, а едкий — что царска водка. Всех придирками замучил да злыми обещаниями застращал.
Катцухе такая перемена в молодом хозяине была понятная.
Раньше барин как проснётся, как Рики своего отдерёт, так полдня довольный ходит. Потом пообедают, снова холопа оприходуют — глядишь, и до вечера дожили. Вечером программа поинтересней. Катцуха пару раз в окошко подглядывал — забава куда тому театру! Жарко, да только боязно: Ясон Юпитерыч, если бы застукали, шкуру бы спустили, а всё равно так и тянет.
Особливо после таких спектаклев интересно представлять, как Рауль Юпитерыч с Катцухой всё такое же делает. Тока по-другому — полюбовно и добрыми словами называет, а не как барин с его холопом собаками лаются.
Рики — он в Лобковой балке с рождения, хоть и не местный. А что имя такое странное, так на то история имеется.
Пригласил как-то барин Юпитер Адольфыч к себе в поместье столичный театр. Чтобы на именинах сыночка Ясика народ развлекали. Пьесы давали: «Отелло», «Дон Гуан» и «Проделки Скапена». «Отелло» барину не понравился. «Дурак черномордый, — говорит. — Какую бабу погубил! За такое по этапу надобно, а не сочувствия сочувствовать».
«Дон Гуан» понравился, пожалел барин героя, токмо всё равно дураком обозвал: «Пошто с мужней бабой крутил? Мало ему девок да вдовиц? А командор ваш — тот ещё ферт! Что, делать больше нечего на том свете, как за жениными сладостями приглядывать?»
Ну а Скапена Юпитер Адольфыч сразу предложил в батоги и по этапу: «Это же надо такое удумать, чтобы дитям против своих породителей помогать!»
— У меня бы не извернулся! — вечером за ужином разъяснял барин дислокацию актёру, который Скапена того представлял. А тот возьми и возрази. Ой, что тута начало-ось! Барин-то уже рябиновки прилично на душу принял. Взял сабельку знакомую — и ну того Скапена по подворью гонять со словами разными. Насилу угомонили.
Утром, как актёры уехали, смотрит кухарка, а под воротами туесок плетёный стоит. Думала — обезьянку актёры забыли, когда грузились. Понесла Юпитеру Адольфычу. Тот открыл: «Вот тебе и обезьянка!» В туеске младенец новорожденный лежит. Странненький немного: волосики чёрные, и сам не совсем чтобы белый, но и на давешнего Отеллу не похожий. Барин долго удивлялся, но актёров догонять не стал. По своим каналам справки навёл. Театр тот, оказалось, в иностранных землях с год назад куролесил. Оттуда, видать, диковинку и «привезли».
— Пускай остаётся, — порешил барин. — Нам для разводу новые крови нужны.
Кухарке мальчонку отдали — пусть при поместье растёт, хозяйству не убудет. Стали думать, как назвать. Кто Никодимом предлагал, кто Акакием, Онуфрием, Епифанием и Пантелеймоном, даже Хотёном и Евлампием предлагали — ништо не прижилось. Так и остался Рики, как обезьянку звали, с которой директор театра для форсу на плече ходил.
Вот к этому Рики у барина Ясона чуйства и возникли.
Мальчонка как подрос, вороватый стал да наглый. Да боевой — спасу нет.
Поймал его как-то барин Ясон на яблоньке в батюшкином личном саду. Подошёл к дереву, на котором Рики сидел, и хитро так спрашивает:
— Хозяйские яблоки воровать удумал, лиходей?
— Да пошёл ты! — Рики отвечает. И яблоком в Ясона Юпитерыча возьми и запусти. — Кислые они у вас, — говорит.
Ясон Юпитерыч аж подпрыгнул. За четверть века ему ни разу таких слов не говаривали. Осерчал, полез за Рики на дерево, а тот возьми, да руки и отпусти. Ну, барин обезьянку и поймал. Да так поймал, что год Лобкову балку трясло, как в лихоманке. Потом привыкли. Только привыкли — Юпитер Адольфыч обо всём узнал. Как всегда, последний.
Пошёл как-то сынку спокойной ночи пожелать. Ну и пожелал.
Ясон Юпитерыч — тот, недолго думая, в окошко, как был голым, сиганул, а Рики — срамота-то какая! За руки за ноги к кровати привязан. Попом голым кверху. А на попе той засосы да укусы. Барин Юпитер Адольфыч в амурных отметках разбирается, что кот в сметане. Сразу смекнул, где свежее, а где не очень, и даже время прикинул — давно злодейство образовалось.
Выдернул из штанов ремень и давай голый зад охаживать.
— Отстань, гад! — Рики ему шипит. — Знаю теперь, в кого стерва белобрыса уродилася! Всё семейство у вас до задов охоче!
Барина от такой обиды чуть удар не хватил. Рот, как рыба без воды, разевает, ремень из руки выпустил, второй штаны поддерживает.
Потом крикнул: «Ах так!» — и убежал. Видит Катцуха — несутся назад. Одной рукой так штаны и держат, а в другой сабелька памятная, с которой барин со службы воинской возвернулся. Страшно Катцухе стало, а сделать ничего нельзя. Барину перечить — верная смерть.
Но пронесло на этот раз. Пока барин бегал, не стало Рики в спальне Ясоновой.
Юпитер Адольфыч как увидал, что пропал супостат, второй раз за вечер чуть от сердца не помер. Ежели бы не многолетние тренировки — на бабах скакать тот ещо моцион, — тотчас не стало бы барина. Как заорёт: «Ах ты, сукин сын!» Всю постелю саблей изрубил.
— Поймаю, — кричит, — отхвачу хозяйство на раз, коль не нужон и жопой справляется. А узнаю, какой Скапен тута у меня завёлся, и ему отхвачу за кумпанию. Будет на хуторе членоповредительство!
И на Катцуху так: зырк-зырк! Навроде бы намекает: «Ты супостата развязал!»
— Не я! — спужался Катцуха. — То Ясон Юпитерыч в окошко назад залезать изволили!
Барин плюнул да на двор выбежал. Полночи по огородам промеж хатами народ пужал. Как светать стало, охолонул, умаялся и назад пришёл.
А Ясон-то Юпитерыч как ни в чём не бывало в кресле возле камина сидит, книжечку читает. Тута с батюшкой чуть в третий раз инхфаркта не приключилась.
В общем, тяжёлый разговор у баринов промеж собой получился. Сынок-то не молокосос, почитай четверть века с хвостом. Юпитер Адольфыч сначала ругался, обещал наследства лишить.
— А лишайте, — Ясон Юпитерыч говорит. — Тринадцать душ вы нас настрогали, чай, есть из кого выбирать. Вы пошто по хутору с сабелькой гоняли? Меня порешить хотели? Так вот он я!
— Не за тобой, — барин назад осадил да застрамился. — Холопа ловил.
— Холопа? — Ясон Юпитерыч грустно так улыбается. — Вы, батюшка, никак и меня тут за холопа держите? Так мне такой любви не надобно. Наследство — вещь хорошая. По уму — так мы бы с вами не половину, всю губернию к рукам прибрали бы, да видно, не судьба. Я назад на войну пойду, там за мои заслуги почёт и уважение. А тут вы мне позор устроили, на весь хутор ославили. Народ у нас тёмный, после ваших эскапад ночных точно меня за чёрта держать станут. Между тем, за всеми границами такая любовь — дело обычное, да и у нас не так чтобы редкость. Еще в древней Греции практиковалось мужами великими. Вот даже мыслитель известный Платон благорасположительно относился и покровительницей сего искусства Афродиту Уранию назвал.
Батюшка язык вмиг прикусил. Читал он это не раз и даже Катцухе вслух — вместе, сталбыть, чтобы поудивляться. Картинки срамные даже показывал. Ох, лучше бы не показывал. С тех пор Рауль Юпитерыч Катцухе и снится. Вот как понял, что с тоской его лютой не всё так безнадёжно — тута и началось.
— Забыл, — повинился старый барин. — Тута на хуторе кто хошь мхом порастёт.
— А что немодно сейчас, так то дело временное, — развивает Ясон Юпитерыч. — Завтра скажут, что опять модно, так глядишь — холопов не хватит. Все пользовать побегут.
Барин затылок чешет — побегут, думает. У нас так: скажи, что модно — голой жопой на ежа сядут.
— А с крепостными своими, — продолжает сынок, — разве хозяин не в своём праве? Хочет — кашу с них сварит, а хочет — любовью пожалует. Или вы, батюшка, не согласные?
«Ну тута совсем хитро да нечестно», — думает Катцуха. Юпитер Адольфыч не сатрап, но вожжи в хозяйстве крепко натянуты, и за свои права он кому хошь глотку перегрызёт.
Видно, попал в цель Ясон Юпитерыч — старый барин так и рассудил, что кругом сынок прав, хоть и кажется сначала, что неправ.
Безобразие, конечно, редкостное приключилося, а если рассудить, то ведь и беды особо никакой! Ну, засунул сынок не в ту дырку — у самого барина такое по пьяни не раз случалось. Никто не помер, даже наоборот, неплохо так. А как и впрямь опять на войну пойдёт? И там с горя под пули полезет? Нет, такого Юпитер Адольфыч не могёт допустить. Сынки — не щенки, все любимые, и Ясик впереди всех.
Перебесится, подождём — так, видно, барин рассудил, и тон сразу сбавил.
Рики сдуру в бега удариться пробовал, но его быстро изловили. Вот Катцуха сам, как управляющий, и изловил. Рики парень хороший, да барин в своём праве.
Из-за заступничества Ясона Юпитерыча бусурман ещё легко отделался. За такое батога, а потом в солдаты прямая дорожка. Тока Ясон Юпитерыч опять аргументу привёл:
— За что в солдаты, батюшка? За то, что хозяйской воле не противился?
Батюшка брови сдвинул сурово:
— За намёки подлые, — ответствует.
— За намёки не слишком ли сурово наказание? Так без крепостных останетесь, — ехидничает сынок.
В общем, продал Рики Юпитер Адольфыч, а кому — не сказал. Оно и понятно. Опосля того кардебалету, который на хуторе случился, по-другому и не могло. Да и намёк на евонные жопные любови Юпитеру Адольфычу шибко не понравился, обидел в самое сердце.
С тех пор барин Ясон и загрустил. Сначала аппетит пропал, потом вино к ужину выпивать совсем бросил, а как дворовых тиранить перестал и тихим сделался, так Юпитер Адольфыч не на шутку забеспокоился: как бы к зиме не схоронить. Коляску велел заложить и в город к сынку Раулю Юпитерычу, который медикус, подался. Дескать, спасай брата, пропадает. Пилюлю, может, какую заморскую купить — деньгой не поскуплюсь, али пиявочек? Рауль Юпитерыч батюшку выслушал и крепко задумался.
А Катцухе тоже неспокойно. А как молодой барин и впрямь помрёт?
Посидел-подумал, подождал, когда Юпитер Адольфыч в город укатит и пошёл барина спасать. Небось не умрёт Катцуха, если за щеку возьмёт, во снах такого насмотрелся, что справится в лучшем виде, а барин, глядишь, и выздоровеет.
Ясон Юпитерыч аккурат под липкой в кресле-качалке дремал. Совсем бледный стал, под глазами синяки, губы, почитай, белые.
Выслушал он Катцуху с предложениями, а потом грустно так и говорит: «Эх, друг мой. Ежели бы только в этом дело!» Но потом подумал и согласился попробовать.
Пошли в баринову спальню. Кровать порубанную там давно поменяли, но Катцуха как вспомнил, так сразу и затрясся.
Барин халатик белый переодел, волосы распустил, губку верхнюю лизнул, глазюками синими стрельнул нехорошо — тут у него на лице бледном чуть заметный румянец проступил... Посмотрел Катцуха, полюбовался — какая же правильная мысля Ясона Юпитерыча от злой судьбины спасать!
Тот как раз и говорит:
— А ну-ка, Катцуха, сядь на кровать, сними штаны и подуши ужика.
Катцуха портки стащил, сел, огляделся:
— Какого-такого ужика подушить, барин? — спрашивает. — Нетути тут никакого змейства.
Барин глаза к небу поднял:
— Сделай себе хорошо, — говорит. — Что непонятно? Ужель думаешь, не видел я, как в окошко подглядываешь?
— А! — потупился Катцуха. — Извиняйте, не удержался… Тока по-нашенски, барин, не «ужика подушить», а «морковку продёргать», али «бычка подоить», «червячка загонять», али «одноглазого змея понежить».
— Спасибо, Катцуха, — отвечает барин странным голосом. — Я запомню.
Катцуха кивнул — пожалуйста, мол. Рауля Юпитерыча в панталонах с кружевами себе представил и за дело принялся — хорошо так выводится.
Молодой барин посмотрел-посмотрел и говорит:
— Э нет, Катцуха, ты зачем так сразу согласился?
— А что такова? — спрашивает Катцуха. — Вы же, барин, меня не в улей голу жопу засунуть заставляете.
— Послал бы меня куда для приличия, — говорит Ясон Юпитерыч, с сумлением так.
— Куды, барин, послать? На конюшню? Аль в управу?
— Ладно, — говорит Ясон Юпитерыч, — забудь. Пойдём, — говорит, — мы другим путём.
Катцуха как это услыхал — враз догадался, какой путь барин в виду имеет. Да что поделаешь? Назвался груздем — подставляй зад, не артачься.
Поднялся, сталбыть, коленями на край кровати встал и руками оперся.
Барин с тылу сразу и атаковал.
Булки пожамкал, попу раздвинул да дырку чем-то намазал. Катцухе интересно, но как увидать? А барин уже тут как тут — тыкает прямо туды. Ну, Катцуха парень-то бывалый, сколько разов с Раулем Юпитерычем глупостями занимался. Даром что во сне, но дислокацию знает. Булки расслабил, барин Ясон надавил, потянул за бёдра. Головка раз — и вошла.
— Ой! — не сдержался Катцуха да замолчал.
Барин остановился:
— Чего молчишь? — спрашивает.
— А что говорить? — не понимает Катцуха. — Ну... Здоровый у вас, барин. Как у коня.
— Обозвал бы меня как-то, — тоскливо так просит Ясон Юпитерыч.
— Как, барин?
— Да сам придумай. Что про меня думаешь, Катцуха, честно всё и говори.
Подумал Катцуха немножко:
— Дурак вы, барин, — говорит.
— Сам ты дурак, Катцуха, — обиделся, кажись, барин. Хозяйство из Катцухи достал, штаны ему подал, помог на зад натянуть, потом халат на себе запахнул.
— Хороший ты человек, Катцуха, да, видно, не судьба, — и помолчали оба. — А хочешь вольную? — спрашивает.
— Хочу, барин, — отвечает Катцуха. — Как не хотеть? Токмо из Эоса уезжать не хочу.
— А и не уезжай, — подмигнул Ясон Юпитерыч. — Так и будешь управляющим, только ещё денежку платить стану. Если помогать мне будешь в кое-каких делах.
— Это в каких таких «кое-каких»? — засомневался Катцуха. — Супротив Юпитера Адольфыча не пойду. У него сабелька. Если решит, что я Скапен лобковый — конец.
— Кто ты? — смеётся Ясон Юпитерыч.
— А нихто! — обиделся Катцуха. — Говорю, боюсь я супротив барина.
— Да и не надо, — усмехается Ясон Юпитерыч. — Землицу кое-какую прибрать в хозяйство хочу да на ней фабрику построить.
— Это дело! — оценил Катцуха.
— А для начала сыщи, куда батюшка Рики продал. Остальное я сам улажу.
Ну а Катцуха сразу понял, к чему клонит барин, но вольную-то хочется и денежку тоже.
— Хорошо, — кивнул. — Только батюшке ни слова.
На том и порешили.
***
А к вечеру из столицы Рауль Юпитерыч прибыл — как бы в гости, а по-честному брата лечить. Да не один, а с барышней. Прохфессорша медицинская — как-то так он её батюшке представил. Александра Сергевна. Мелкая да вертлявая, чернявая да худая. Ни сисек, ни жопы — одно название, но мордашка хорошенькая. Одета по новомодному — юбки не пышные, волосы коротко стрижены и уложены хитро, на голове шляпка, да не такая, как у всех, а маленькая и с короткой вуалькой. Не шляпка — одно позорище.
— Что-то больно для прохвессорши годков маловато, — засомневался Юпитер Адольфыч.
— Quantum satis, батюшка, — ответствует Рауль Юпитерыч и смо-о-о-отрит так не мигая.
Ну а батюшка что? Всё равно ничего не понял, что сынок сказал. Кивнул. Пошли в дом ужинать.
Сели. Ясон Юпитерыч с братом и гостьей поздоровался, а так грустный сидит, в тарелке ковыряет да о своём думает.
Потом Катцуха на кухню сгонял, посмотреть, чтобы всё путем, а когда вернулся, бесчинство уже вовсю творилось. С чего началося — и непонятно.
— Пройдёт совсем немного времени, — рассказывала Александра Сергевна старому барину, — и женщины окончательно сбросят ярмо рабства, навязанное им мужчинами. А те исчезнут с лица земли, как первобытный топор из кремния! — полстопки смородиновки отпила и закусила копчёным угриком.
— Позвольте! — Юпитер Адольфыч был уже аккурат в той кондиции, когда вспоминал про сабельку, но пока держался. — Бог с тем физическим превосходством, и пущщай машины трудятся, тут я не против, но как же любовь? А приятности? А слова ласковые?
— А любовь, уважаемый Юпитер Адольфыч, — не испужалась профессорша, — это только запаховые феромоны, которые вас, самцов, — и обвинительно показала тоненьким пальчиком почему-то на Ясона Юпитерыча, — привлекают, как животных в дикой природе. Похотливый дикий самец и ведёт себя в точности как большинство представителей мужской половины нашего общества!
Катцуха подумал, что, может, профессорша и права, но вот сейчас обидно было.
— В будущем мужчины станут совсем не нужны и вымрут без женского интересу, — развивала Александра Сергевна. — Останутся только лучшие экземпляры, существование которых необходимо для продолжения рода. Один мужчина в состоянии дать жизнь достаточному количеству качественных потомков.
Ясон Юпитерыч вздрогнул, как что-то знакомое услыхал, и, как бы проснувшись, с удивлением посмотрел на профессоршу.
— Но размножаться человечество станет без телесного соприкосновения, исключительно искусственно, во избежание инфекций, — расстроила та. — А любовь мужчины придумали, чтобы удерживать свою власть над женщинами, которых пренебрежительно называют «слабый пол».
Катцуха слушал и думал, что глупости это, хорошая баба должна борщом пахнуть, а не непонятными феромонами. И какой же слабый пол, например, баринова повариха, которую Катцуха боялся, как огня, хоть и управляющий? А какими там феромонами молодому барину Рикина задница пахнула? Это ещё поглядеть надобно.
— А приятности, о которых вы говорите, — рассказывала меж тем Александра Сергевна, — женщина и сама себе организовать может. Без грубых ласк похотливых самцов.
Тута старый барин чуть под стол не свалился. Красный стал, как тот рак варёный, и по бедру себя мац-мац, а сабельки-то и нету!
Рауль Юпитерыч своевременно вмешался. Рассмеялся и говорит:
— Осадите, Александра Сергевна, папеньку так эпатировать. Он человек военный, прогрессивные веяния сразу в штыки. Не привык к такому тону, что в современном научном обществе принят. Где нет разделений по полу и где диспуты ведутся без обиняков и словарных двусмысленностей, принятых среди людей непосвящённых.
И снова на батюшку глазищами зелёными смо-о-отрит. Вроде как барышне сказал, а вроде и батюшке намекает: «Не страмись, деревенщина».
Папенька намёк понял. Решил показать, что тоже посвящённый и без обиняков этих умеет.
— Верно, — говорит. — Ежели мужчина себе удовлетворение вручную доставить может, то и женщине эта самостоятельность доступна, известное дело, — и палец вверх поднял — знай наших!
Ясон Юпитерыч чуть в голос не прыснул, на брата весело смотрит и рукой лицо прикрывает.
Рауль Юпитерыч сфинксу изображает, одни глаза смеются: «Ой, что сейчас будет!» — обещают.
Юпитер Адольфыч думал-то что? Что барышня покраснеет да замолчит. Какое там!
Александра Сергевна посмотрела на батюшку внимательно, вежливо так кивнула, как будто он наконец умное что сказал, и ответствует:
— Хорошо, что понимание у вас есть. Большинство современных мужчин ведь даже не догадывается, что женщина поинтересней, чем мужчина, устроена, и для любови не одно место у неё имеется. Заграничные практики любовных утех премного разнообразны и увлекательны. А у нас как?
— Как? — старый барин аж подпрыгнул.
— В темноте да по старинке, стесняючись, всё в одной конфигурации.
— Конфигурации?! — барин глаза вылупил и опять за сабельку, А Ясон-то Юпитерыч совсем проснулся и в стойку, что та легавая, вытянулся: нос по ветру, лапу поднял — принюхуется.
— Ладно, — тут Рауль Юпитерыч разговор прервал. — Нам с батюшкой ещё поговорить надобно, а ты, братец, гостью займи.
Ясон Юпитерыч встал и ручку профессорше предложил. Ушли.
— Что за баба такая? — завозмущался старый барин. — Пострел в юбке! Баба должна о вареньях разговоры разговаривать, как на праздник в церкву ходили, да про наряды модные.
— Ой, папенька, — возражает сынок. — Вам про ту церкву да про варенья интересно ли?
— Неинтересно, — подумавши, отвечает Юпитер Адольфыч.
— Вот Александра Сергевна вас и развлекла как следует. А ты что, Катцуха, думаешь?
— Интересно было, — сказал честно Катцуха. — У нас последнее время за ужином, как в гробу. Да и Ясон Юпитерыч апатию забросили. Можно, я уже пойду? Мне за хозяйством проследить.
А сам быстренько побёг театру досматривать — то бишь молодого барина с профессоршей искать.
В кабинете Юпитер Адольфыча нашёл. Видит — а там уже диспут вовсю продолжается. Барин Ясон мелкую за зад да за плечи облапил и в губы поцеловал. А Александра Сергевна как залепит ему ладошкой. Да сильно так, не играючись. Губу разбила в кровь, посмотрела очумело, да как в ответ барина поцелует!
Тот рыкнул и к стене её прижал.
— Ладно, — отвечает барышня. — Лобзай, сатрап. Там поглядим.
Ну, Ясон Юпитерович и прильнул.
— Что-то вы сонный какой-то, — насмехается Александра Сергевна, а сама тяжело так дышит. — Так диспут никак не выиграть. Ежели деспот вы и на том стоите, хоть бы блузку на мне порвали.
Барин намёк сразу уразумел. Пуговки в разные стороны брызнули, сиськи наружу-то и выпрыгнули. Ну как сиськи? Одно слово. Маленькие, но задорные, этого не отнять. Ясон Юпитерыч сразу тискать да мять, потом губами приник. А барышня вдруг оттолкнула его и говорит: «Передумала я. Подите прочь, самец похотливый!» Да какое там уже «подите»! Барин зверем рыкнул, да руки над головой ей задрал и колено между ног просунул — не убежать.
— Инквизитор и кровопивец, — барышня шипит. — Пустите! Идите на... к такой-то матери.
Ясон с батюшкиного стола всё на пол сгрёб и барышню туды непотребно пристроил, юбку задрал, а там — вот ужо Катцуха отродясь такой красоты не видывал. Чулочки розовые с кружевами на смуглых ножках, особо глазу приятные, и трусы такие манюсенькие, видать, по новой моде. Барин трусы вмиг сдёр, ноги барышне в коленках согнул и широко так развёл. А под трусами-то ещё интересней — всё гладко да влажно. Барин сразу туда и нагнулся.
— Вот сукин сын, властолюбец похотливый, — стонет Александра Сергевна. — Пустите меня, хищное вы животное плотоядное!
А сама аж дрожит и коленки шире разводит. Одной ручкой в стол вцепилась, а другой — в патлы барина золотые. То мурлычет, то кошкой шипит и Ясона Юпитерыча куда не попадя посылает. Тот поигрался-поигрался тама, потом штаны расстегнул, красоту свою достал. Знатная красота, Катцуха своим задом опробовал.
Александра Сергевна глаз скосила и от неожиданности обмерла. Знай наших — загордился за барина Катцуха.
— Ничего себе, — говорит профессорша. — Так и думала, что самец вы доминантный и чудовище лиходейское.
Барин усмехнулся, руки ей снова над головой задрал, по голому заду шлёпнул, ножки повыше поднял да с чудовищем своим и познакомил. Вот как на кол насадил.
Александру Сергевну дугой выгнуло, ртом воздух хватает:
— Пусти, змей! — шипит. — Убью!
И барина ножками в чулочках как обнимет!
Ясон Юпитерыч улыбнулся странно, навалился на Александру Сергевну и дал жару. А та — то спину когтями царапает, стонет довольно, то проклятиями сыплет, отбивается. Бьётся под барином, прижимается, да не забывает во все места посылать, зверем похотливым и монстром блудливым обзывается.
Недолго у них то продлилося. Барышня всхлипывать стала, а потом как вскрикнет: «А-а-ш-ш-тоб тебя, гад!» — и так прогнулась, что чуть барина с себя не скинула.
Сталбыть, понравилось, понял Катцуха, да так разволновался, что лбом о стекло приложился.
Барышня не услышала, так глаз и не открыла.
— А неплохо ведь, чёрт возьми, — говорит задумчиво. — Надо бы повторить.
И довольно так потянулась.
Ясон Юпитерыч одну руку от неё отпустил и Катцухе в окно кулак показал, не повертаючись. Большой такой.
Ну а Катцуха что? Театр покудова закончился, побёг штаны менять.
Три дня такого представления было. Днём беседы всякие. Про биржу, про науку да про политику — интересно; а только стемнеет — Ясон Юпитерыч в окошко к барышне шасть, старый диспут продолжать. Хотел Катцуха посмотреть, да забоялся. Уж больно кулак у молодого барина внушительный. Сразу шрам на щеке, что давненько Ясон Юпитерыч же и поставил, ныть начинает.
Старый барин не знает, радоваться или печалиться. Всё сынку Раулю выговаривает:
— Ты когда пилюлю давал, пошто такую бабу подсунул? Умная слишком, ещё и курит к тому же.
— Какую пилюлю? Ах, пилюлю! Так получилось. Да Александра Сергевна не сильно-то и курит, — смеётся Рауль Юпитерыч. — А что умная, так плохо разве?
Подумал барин, художницу свою вспомнил, наверное, повздыхал:
— Может, и неплохо, — говорит. — Да всё равно непорядок.
— Ну тогда верните братцу его холопа, он его пару раз отлюбит — сразу поправится.
Старый барин надулся:
— Да ни в жисть! — говорит. — Лучше профессорша без титек, чем холоп без... — и нехорошее слово сказал.
На четвёртый день новый трагедь случился. Ясон Юпитерыч профессорше жениться предложил, а она возьми, да и откажи. Собралась и в город уехала.
Вот тут барин Юпитер Адольфыч по-настоящему осерчал. Ишь ты, фря какая! Его Ясику прынцесса заморская бы не отказала, а тут всякие пигалицы нос воротют!
— Вот сейчас сынку Гидеоше письмецо напишу — пущай придумает, как ей перцу на хвост насыпать.
Катцуха аж потом покрылся. Гидеон Юпитерыч такого перцу кому хошь могёт выписать, что и в карманах не унести — столичный генерал-губернатор он, не кто иной.
— Не тронь, — говорит барин Ясон. — Не люб, так и не надо.
Потом угрюмый походил до вечера, подумал и снова говорит:
— Всё равно только моей будет. Ежели тиран я и деспот — пусть так.
Послал Катцуху с письмом к ещё одному братцу — Маркусу Юпитерычу, что по части учебных заведений в столице. Сам действительный тайный советник, в департаменте государственной экономии главным заседает.
Ну Катцуха что? Страшно ему за профессоршу. Ясон Юпитерыч охо-хо как не прост, коварен да жесткосерден — дай только повод. Мягко барин стелет, да не зевай. Помнит Катцуха, как стеком по морде огрёб. Кровищи тогда натекло столько, что неделю, как пьяного, шатало.
Тогда Катцуха барскую почту читать наловчился, чтоб незаметно было. Да зачитался малёхо, не заметил, как барин Ясон вернулся.
Ну и теперь не удержался — прочёл.
Оказалось, профессорша реальное училище для дам хотела открывать, о чём Ясону Юпитерычу и рассказала. Уже всё на мази было и денежка немалая плачена. Прошение в Департаменте подписанное лежит, осталось только Маркусу Юпитерычу подмахнуть. Да только всё об страсть любовную и убилось.
Делать нечего — письмо передать надобно, хоть и подлое оно.
Поехал Катцуха.
Маркус Юпитерыч сам на крыльцо вышел да такой красавец оказался, что и не в сказке сказать — сразу видно, лобкова кровь! Катцуху вежливо поприветствовал, не как с холопом, письмецо прочёл и сразу кивнул:
— Передай братцу — всё в лучшем виде сделаю. Батюшке наилучшие пожелания, пусть не хворает. Скажи, заеду я на той неделе в рыбный день, пусть баньку истопят.
Едет домой Катцуха, пригорюнился. «Э-хе-хе, — думает. — Вот как просто судьба у человека повернулася. Была мечта — и нет её больше. А всё из-за любовей этих окаянных».
Молодой барин выслушал Катцуху.
— Вот и славно, — сказал. — Подождём.
Чего ждать — Катцуха так и не уразумел. Решил покудова разузнать, куда барин Рики продал. Ну и разузнал. У ляха одного, что в столице гостит, на трёх подголянцев поменял. Двух сучек и кобелька инокровного. Катцуха их видел, но думал, что купил барин. Такие красавцы белоснежные! Вот как сынки у барина. Неужто за того Рики аж трёх дали? Подивился да пошёл Ясону Юпитерычу докладывать.
— Хорошо, что Рики сыскал, — говорит тот. — Поезжай завтра к ляху, выкупи.
— А ежели... — засомневался Катцуха.
— А если продавать не захочет, так придумай что-нибудь, смекалку прояви. Вернёшься с Рики — вот это получишь, — и вольную из столика достаёт. Подписана Юпитером Адольфычем, аль нет — Катцуха не разглядел, так разволновался.
Тут слышат они — крик на улице, да стук.
— Ну вот и пожаловали, — загадочно так говорит барин Ясон, сюртук застегнул и из кабинету вышел. И Катцуха за ним.
А на улице опять цирк с конями. То есть с лошадью, на которой барышня Александра прискакала.
Лошадь та вокруг клумбы вся в мыле от Сидора шарахается, а перед домом стоит профессорша, злая, что оса, и стеком машет.
— Где эта сволочь белобрысая! — ругается.
Тут как раз сволочь белобрысая чинно так на крыльцо выхо-о-одит.
Александра Сергевна сразу на него, как пантера, и напрыгнула. Тока барин Ясон дислокацию её сразу понял, не такое на военной службе видал.
В воздухе, почитай, поймал, руки к бокам прижал и над землёй держит. Та кричит, вырывается:
— Пусти, гад! И как меня угораздило об тебя споткнуться?!
— Получилось так, — спокойненько отвечает ей барин. — Ничего нельзя сделать. Судьба такая.
Отнёс в гостевую и дверь на ключик закрыл. Смотрит Катцуха — а вона чего Сидор вчерась с молотком бегал! На окошках-то решёточка!
Народец на улицу выскочил. Все за молодого барина, понятное дело, переживают. Юпитер Адольфыч тоже вышел.
— Ой, что будет! — Катцуха ему. — Это же целое злодейство беззаконное.
— А ничего не будет, — смеётся барин. — Сама она приехала да на Ясика мово напрыгнула. Свидетельства тому есть. Ишь, какого сынка выучил. Умный, хитрый — весь в меня, — и в дом пошёл посмотреть, что дальше будет. Ну и Катцуха за ним.
За дверью шум-крик, что-то ломают.
— Плохо дело, — говорит барин. Пошёл, на диван лёг, руки разбросал: — Кричи, Катцуха, что барину плохо! — и глаза закрыл.
Катцуха дислокацию понял.
— Барин помирает! — кричит. — Все сюды!
Ясон Юпитерыч из гостевой в одних штанах да босой и выскочил. Тока дверцу на ключик закрыть не забыл. Грудь расцарапана, волосы в беспорядке, на скуле кровоподтёк. К батюшке подскочил, на коленки встал:
— Что приключилось?
Юпитер Адольфычч один глаз открыл.
— Сам я по молодости глупость сделал, а тебе не дам, — говорит. — Повенчаю, тогда наиграешься, а покудова с умом надо, — и сел.
— Ты, Катцуха, завтра поедешь, куда отправили, — говорит. — Знаю я всё, а покудова в город скачи быстро. Привезёшь сынка Орфеюшку. Дипломат он — вот пущай и дипломатствует.
И из стола вольную Катцухину достал:
— Как писать тебя будем?
Сиротой Катцуха был, но кто родители его, знал. Батя настоящий японский самурай — вона как! Деток барских премудростям всяким учил, да сабелькой махать. Благородный да гордый, говорят, был. Тока против лобковых девок кто устоит? Любовь у него случилась с одной. Юпитер Адольфыч ту крепостную ему и подарил. Хорошо жили, хоть и не по-нашенски. Потом самурай помер — старый был, маменька тоже недолго протянула. С тоски слегла да богу душу и отдала. От бати у Катцухи глаза странные да фигура гибкая, а от матушки рост немалый да кожа белая.
— По батюшке Кероевичем пишите, — говорит Катцуха.
— Ладно. Тогда Катце Кероевич Рыжиков будешь.
— Не надо Рыжиков, — просит Катцуха. — Пишите Краснов. А то как гриб лесной.
Так и записали. Катцуха вольную взял, поклонился барину, бричку велел запрягать да поехал.
Орфей Юпитерыч выслушал его внимательно, тока очёчками весело посверковал.
— Что за прелестница такая, что у братца совсем мозги сварились? — спрашивает. — А! Александра Сергевна, сталбыть. Знакомы. Серьёзная дама, неприступная и строгая, но умная. Это хорошо, договоримся.
Приехали в поместье к вечеру.
Юпитер Адольфыч дислокацию объявил:
— Иди, — говорит. — Тока Катцуху с собой возьми. Если туго придётся — спасать тебя будет. Баба та — сущая проказа.
Орфей Юпитерыч весело так кивнул, потом лицо строгое сделал и пошёл. Катцуха за ним арьергардом.
Заходят — сидит Александра Сергевна возле окошка. Курит немного. Одежда на ней в аккурате, тока порвана сильно.
— Здравствуйте, — поклонился Орфей Юпитерыч. — Будете мне судебным приставом грозить? Или договоримся?
— Не буду, — отвечает барышня. — Вас Юпитерычей в губернии на хромой козе не объехать. Кругом всё схвачено.
— Хорошо, что понимаете, — кивает барин Орфей обстоятельно так. И в кресло сел. — Слышал, Александра Сергевна, хотели вы реальное училище для дам открывать.
— Хотела, — отвечает та.
— Есть у меня предложение к вам. У папеньки нашего землицы — куда там герцогу курляндскому. И денежек — не знает, куда девать. А сколько душ под гнётом его томится, знаете? — и цифру назвал.
— Внушительное количество, — отвечает профессорша.
— Более чем. А Ясон Юпитерыч, братец мой — наипервейший его наследник. Да и у самого личных средств в достатке.
Молчит барышня, курит да слушает.
— Реальное училище, — продолжает Орфей Юпитерыч, — дело хорошее, но несерьёзное. Ежели согласитесь девственность свою на алтарь науки положить, так лучше уже университет откроем. Папенька всё финансирует, а Маркус Юпитерыч подпишет. Денежек из бюджету вам под это дело Гидеон Юпитерыч затребует, всё новое построим, учителей пригласите, какие понравятся. Да не простых, а известных. С научными степенями и опытом. Денежки потом с лихвой вернутся. В городе жить станете — так и братцу проще дела свои финансовые проворачивать, и вам науками заниматься. А батюшка меценатом сделается и попечителем — почёт ему и уважение. Как вам такое предложение?
— Хорошее предложение, — помолчав, отвечает Александра Сергевна. Улыбнулась: — Только вот насчет девственности на алтарь обещать не могу, — и на Орфея Юпитерыча весело так посмотрела. Тот вдруг покраснел да засмущался. — Но братец ваш сильно мне в душу запал, не скрою. Хоть он и сволочь редкостная. Почитай, каждую ночь снился — такое безобразие. Не могу из головы выкинуть. Боль одна и тоска, но, может, оно и правильно? Может, такой мне и нужен?
— Значит, согласны?
— Подумаю до завтра.
— Вот и ладно, — говорит Орфей Юпитерыч. Откланялись.
Вечером Катцуха с засады видит — Ясон Юпитерыч в комнатку гостевую тихонько шасть! Чтобы батюшка не увидал и опять помирать не стал. Сталбыть, пошёл профессорше своей думать помогать.
Прислушался Катцуха — никто не орёт. Посидел и спать пошёл.
Ну а утром уже объявили всем, что сладилось.
Катцуха выдохнул да Рики вызволять поехал.
И как же вовремя! Этот басурман недолго обживался на новом месте — ужо панску дочку Мимейку спортить успел. Вчера их и застукали.
Лях убить хотел, да повезло. Вовремя у него носом кровь пошла — Рики-то понял, что не жилец, да барину в отместку немного и вломил. Покудова с ляховским носом разбирались да с Мимейкой вопящей, басурмана в погреб засунули охолонуть.
Упёрся лях, ни в какую продавать Рики не хочет: «Собственноручно злодея игрушки зловредной лишу, а потом прибью», — вот такой звращенец оказался.
Тута Мимейка, даром что дура сиськастая, как заорёт: «Я тогда, батюшка, себя жизни лишу. Да сначала вас, старого козла, отравлю к херам».
Барин за Мимейкой с дубьём погнался, Катцуха сидит, думает.
— Ништо, Катце Кероевич, посидите, — говорит приказчик ихний. — Скоро вернётся барин. Первый разок, что ли, дитятко балует? Простит. Прублема отцов и дитёв называется.
Катцуха согласился. Полчаса не прождали — вернулся лях. Быстро умаялся, не то что Юпитер Адольфыч. Покудова отдышался, водички попил, Катцуха уже дислокацию поменял.
— Хочет наш барин холопа своего старого лютой казни предать, — говорит ляху. — За делишки подлые, про которые раньше не ведывал. Продайте супостата. Ужо ему все казни египетские в нашем Эосе сполна отсыплются.
Лях подумал-подумал. Всё равно холопу конец, так ещё и с деньгой будет. Согласился.
Рики с погреба вылез живёхонёк. Тока фингал под глазом, а так целый.
Сели в бричку.
— Ничего себе, Катцуха, как ты прибарахлился. Почитай, барин! — удивляется Рики.
— Я, — смеётся Катцуха, — через твой зад теперь свободный человек. Помощник самого Ясона Юпитерыча и доверенное лицо. Катце Кероевич Краснов. Во как! Мне на крестьянской телеге ездить и барина свово позорить никак нельзя.
— Эх, — пригорюнился Рики. — Совсем я извёлся, Катце Кероевич. С барином плохо и без барина мне худо. Да и ему со мной какое счастье? Пошто в Эос везёшь? Чую, погибель нас ждёт обоих.
Катцуха улыбается:
— Ясон Юпитерыч, кажись, счастье своё нашёл. А на радостях у батюшки попросил тебя выкупить да на волю отпустить. Согласился Юпитер Адольфыч. Вот, ещё тебе денежку передал на подъём.
— За вольную благодарствую, — отвечает Рики, — а денежку не возьму, — подумал немного. — Может, оно и хорошо, что всё так обернулось. Барина мне ни в жисть не забыть, но свобода милее. С городу уеду, в Одессу подамся, будем тама с дружками артелю делать.
Ничего Катцуха не сказал. Артель — так артель. Свободный человек сам решит, как жизнь строить. А что с городу уедет — хорошо это. Лях про то, что отпустили его обидчика, не узнает. Кивнул. На гостиный двор заехали да попрощались — а что ещё?
У Катцухи дела были приятные в городе, которые барин молодой сделать велел. В магазины зашёл да одежду новую себе купил. К цирюльнику завернул — причёску модную постриг, картуз купил, сапожки хромовые. Потом в кофейню зашёл, кофию спросил две чашки. Хорошо-то как жизнь поменялася! Вернулся в гостиный двор, новое одел, в зеркало на себя посмотрел и обмер. Такой красавец получился, что не узнать! Волосы шрам на морде прикрывают, сапожки блестят — вот бы Рауль Юпитерыч увидал! А тут чу! — пострел с запиской стучит. Рауль Юпитерыч, лёгок на помине, к себе кличут: «Нужна мне твоя смекалка, Катцуха, и умение кругом нос засунуть. В Эос за тобой послал, да Ясон сказал, что ты в городе, и где остановился, отписал. Поступаешь в моё распоряжение покудова». Обрадовался Катцуха: «Вот и счастье постучалось», — и к Раулю Юпитерычу стрелой помчал. Но это будет уже совсем другая сказка.